– Это моя мама, – говорит Ланни. – А моя мама всегда возвращается. – В ее голосе нет ни капли сомнения.

Когда мама уходит вверх по лестнице, к нам подходит Сандра Клегман. Она выглядит все еще испуганной, но собранной.

– Дай мне его телефон. – Я протягиваю его ей. – Я могу помочь.

Телефон заблокирован паролем, но Сандра просто внимательно смотрит на него пару секунд, а потом набирает число. Должно быть, она сто раз смотрела, как мистер Спаркс делает это, – и у нее получается. Экран разблокируется.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я ее.

– Пишу сообщение его сестре, – отвечает она и судорожно смеется. – Я любила писать эсэмэски. Любила вставлять смайлики. Люди еще пользуются ими?

– Да. Теперь их стало еще больше. Но я не знаю, стал бы он вставлять смайлики.

– Нет, не стал бы. – Сандра выглядит более худой, чем на фотографии, как будто ее почти не кормили. Я вижу все косточки в ее запястьях. Она набирает какой-то текст, а потом протягивает телефон обратно мне.

Сообщение гласит: ПОРА УЖИНАТЬ.

Я смотрю на нее. Она пожимает плечами и поясняет:

– Если у нее в руках будет поднос с ужином, значит, она не сможет прихватить дробовик. Он писал это каждый вечер, если мы делали так, как он говорил. Нам давали еду.

Я смотрю на Ланни и Ви. Они слушают.

– А если… вы не делали так, как он говорил?

– Тогда мы не ели, – отвечает Тарла. – Я едва не умерла, пока научилась. Теперь я ем регулярно. – Голос у нее усталый. И почти пьяный. – Там, наверху, еще продают мороженое?

– Да, – говорит Ви и садится рядом с Тарлой. – Мы потом купим.

Я нажимаю кнопку «Отправить». Тарла кладет голову на плечо Ви. Надеюсь, Сандра права. Потому что, если она ошиблась, если я ошибся, отправив это сообщение…

То мама может столкнуться с чем-нибудь очень плохим.

Мне требуется некоторое время, чтобы заставить свой мозг снова заработать после крушения. Я прокручиваю события назад и вспоминаю. Фэйруэзер, лежащий мертвым на дороге. Выстрелы сквозь лобовое стекло.

Стрелок все еще где-то поблизости.

Я распахиваю дверь и выкатываюсь наружу, потом отворяю заднюю дверь и хватаю Майка. Мы сцепляем предплечья, и я вытаскиваю его. Он тяжелый и почти не способен передвигаться сам. Я понимаю, что позже мое тело рассчитается со мной за такие фокусы, но сейчас нам нужно, чтобы машина оказалась между нами и тем, что может нам грозить.

Возможно, сейчас к нам идут эти типы – один или два. Скорее всего, один. Трое из первоначальной банды похитителей остались в том доме. Я пытаюсь вспомнить, сколько черных внедорожников заметил в Вулфхантере, но они все похожи один на другой, и подсчитать точно трудно. Как минимум три, думаю я, и в каждом три или четыре человека. Один экипаж мы вывели из строя. Скорее всего, они не могли выделить больше одного человека, чтобы разделаться с Фэйруэзером.

Теперь кровь у Майка идет достаточно сильно. Ему и без того было плохо, а во время аварии еще встряхнуло как следует. Я прислоняю его к металлическому боку машины, курящемуся па́ром, и говорю:

– Держись, приятель, я вернусь через секунду.

Он лишь ворчит, и это означает, что ему действительно плохо. Я оставляю его и забираюсь обратно в машину. Дробовик, хранящийся за передним сиденьем, сорвался с креплений. Это полицейский дробовик с помповым взводом, уже заряженный минимум шестью патронами. Я вытаскиваю его наружу и отдаю Майку.

– Прикрой меня, – говорю ему. – И оставайся здесь.

– То и другое сразу не выйдет, – говорит он.

Я не слушаю. Я начинаю ощущать боль по-настоящему. Во время аварии меня тоже хорошо тряхнуло. Может быть, я что-нибудь себе сломал. Пока сказать не могу, но это не важно. Мне нужно двигаться.

Нужно найти этого врага и прикончить его.

Планы меняются, когда я отхожу на пару сотен ярдов от места аварии, поскольку осознаю́, что не могу мыслить ясно, хотя туман в голове постепенно рассеивается, уступая место боли. Мне не следует шариться по лесу. Мне нужно заставить этого типа прийти к нам. И он придет. Как минимум он увидит пар из треснувшего радиатора.

Он даже не знает, живы мы или погибли, и ему нужно удостовериться в этом. Я пригибаюсь за деревом и жду. С каждой секундой Майк теряет все больше крови, а я уже уверен, что у меня сломана пара ребер. Мне нужно дышать неглубоко и медленно. Вряд ли у меня пробито легкое, но если пробито, то я влип.

Слышу, как Майк слегка шевелится. Потом до меня долетает звук с другой стороны. Он тихий и хорошо замаскированный, но в этой тишине и безветрии я все равно различаю его.

Я вижу этого человека прежде, чем снова слышу его. Он одет в охотничий камуфляж, и это не дешевая маскировка времен вьетнамской войны, какую носили те двое, которые устроили на меня засаду вблизи коттеджа; это качественная форма, такая обычно бывает у частных наемников. У него есть деньги и хорошая подготовка. Он движется сквозь лес, точно ртуть, становясь невидимым, когда замирает. Я не невидим. Я не тренированный призрак. Но я более мелкая цель, чем Майк, который шевелится, истекает кровью и вообще представляет собой лучшую приманку, способную заставить этого человека подойти ближе. Однако «ближе» – понятие относительное. Я не знаю мощности и дальности выстрела пистолета, позаимствованного у похитителей, а сейчас не тот момент, чтобы можно было ошибиться.

Мне нужно оказаться ближе.

Получается не то чтобы совсем плохо – но достаточно плохо. Я подбираюсь на двадцать футов, прежде чем что-то – то ли неверный шаг, то ли качнувшаяся ветка, то ли звук моего дыхания – настораживает врага. Он уже близко к Майку. И целится. «Да чтоб тебя!» Я кидаюсь вперед, пригнувшись и стараясь двигаться быстро, и сокращаю расстояние до десяти футов. Нет времени целиться – он пытается навести ствол на меня.

Майк спасает мою задницу. Он взводит дробовик, хотя дистанция слишком велика для эффективного выстрела. Этот звук пугает стрелка, и выстрел, который должен был убить меня, лишь проделывает дыру в стволе дерева рядом со мной.

Я падаю на одно колено, собираюсь и стреляю. Я не могу целиться в его туловище – кто знает, какую броню он носит под этим камуфляжем? Так что я выбираю довольно рискованную цель – его правый глаз.

Промахиваюсь – то ли из-за нервов, то ли потому, что отдача сотрясает мои сломанные ребра. Вместо глаза я попадаю ему в боковую часть шеи, но и это срабатывает: он заваливается назад, роняет свое оружие и катится под уклон. Я спешу вслед за ним, готовый снова выстрелить, но враг уже не может сопротивляться. Добравшись до него, я вижу, как он обеими руками сжимает свою шею, дрожа и пытаясь остановить кровь. Это маленькое чудо, однако я не думаю, что задел какой-нибудь важный сосуд.

Это худощавый молодой мужчина азиатского происхождения, и я изо всех сил пытаюсь возненавидеть его, но не могу. Сейчас он слишком похож на испуганного ребенка. Но я все же навожу на него пистолет и говорю: